Что-то я себя не пойму. Видно пора собирать в охапку тапочки, завернуться в белую простыню и ползти в Новинки.
Вчера, переждав с кысей в палатке жуткую ливневую грозу (палаткой было покрывало, грозой был винапм с атмосферой "Thunderstorm" и дождик за окном) и отправив ее фдомой, мя впало в депресняк. Т.е. пришел домой, повеселил маму(а то слишком дохлая была) а потом пошел в комнату и плакал.
Чего - абсолюно непонятно.
Стив - Просто ночь, грустно и одиноко?
Я - ... Вечер. Не грустно вообщем-то и не настолько одиноко, чтобы по этому поводу быт в таком настроении
В дополнение к той книжечке которая про безумню любовь школьного млодого учителя к 14летнему подростку начал читать "Изысканный труп"... Залпом проглотил половину а потом автобус остановился и япошел на работу.
Фрагмент романа "Изысканный труп"
читать дальше
Иногда человек устает нести все то, что мир сваливает на его голову. Плечи перекашиваются, спина безжалостно прогибается, а мышцы дрожат от усталости. Надежда получить облегчение начинает умирать. И тогда человек должен решить, бросить ли ему этот самый груз, или продолжать его тащить дальше до тех пор, пока шея не сломается подобно сухому осеннему прутику.
Именно такой была моя ситуация на тридцать третьем году жизни. Хотя я заслужил все, что мир свалил на меня, в том числе мучения после смерти, гораздо худшие, чем можно вообразить себе на этом свете - пытки моего скелета, расчленение моей бессмертной души - хотя я заслужил все это и даже большее, я понял, что не могу нести свою ношу дальше.
Я осознал, что просто не должен делать это. Я пришел к выводу, что у меня был выбор. Так должно было быть трудно для Христа переносить муки распятия - грязь, жажду, ужасные пики, разрывающие мягкую плоть его рук - зная, что он имел выбор. А я вам не Христос, даже наполовину.
Меня зовут Эндрю Комптон. Между 1977 и 1988 годами в Лондоне я убил двадцати трех мальчиков и юношей. Мне было семнадцать лет, когда я начал, и двадцать восемь, когда меня поймали. Все то время, которое я провел в тюрьме, я знал, что если когда-нибудь снова выйду на свободу, то продолжу убивать мальчиков. Но я также знал и то, что на свободу мне никогда не выйти.
Мои мальчики и юноши были отбросами города: одинокие, голодные, пьяные и накачанные превосходным пакистанским героином, текущим через вены Лондона еще со времен свингующих шестидесятых. Я давал им хорошую пищу, крепкий чай, теплое местечко в постели и кое-какие удовольствия, которыми могло их обеспечить мое тело. Все, что я просил взамен, были их жизни. Иногда, казалось, они отдавали мне их с такой готовностью, как будто речь шла о чем-то другом.
Я помню мутноглазого скинхеда, отправившегося со мной домой, потому что, по его словам я был хорошим белым парнем, а не "кровоточащим педиком", типа тех, с кем он болтал в пабах Сохо (что он делал в пабах Сохо, я вам сказать не могу). Он не пересмотрел своего мнения даже когда я сосал его член и вставил в его анус два смазанных пальца. Позже я обратил внимание на вытатуированный пунктир вокруг его горла со словами "Отрезать здесь". Мне оставалось только последовать этой инструкции. ("Вот ты и похож на кровоточащего педика",- сказал я обезглавленному трупу, но мистер Белый Англичанин уже ничего не мог ответить.).
Большую часть из двадцати трех я зарезал. Просто вскрыл их основные артерии ножом или бритвой после того, как они отключились под действием выпивки. Я выбрал именно этот способ не из-за трусости или желания избежать сопротивления - хотя я не бугай, я смог бы в честной борьбе одолеть любого из них - изголодавшихся, сидящих на наркотиках бродяг. Я зарезал их, потому что мне нравились красивые объекты, в которые превращались их тела - яркие ленты крови на бархате кожи, чувство рассекаемых мышц, словно это мягкое масло... Двоих я утопил в ванной, а одного задушил шнурками его же собственных бутсов Доктор Мартен, пока он лежал в пьяном ступоре. Но большую часть я все же зарезал.
Нельзя сказать, что я расчленил их ради удовольствия. Я не нахожу в этом ничего привлекательного. Я любил своих мальчиков такими, какими они были, большими мертвыми куклами с одним или двумя дополнительными плачущими багровыми ртами. Я держал их у себя как можно дольше, например с неделю, пока запах в моей квартире не становился слишком очевидным. Я не находил аромат смерти противным. Он подобен тому, что исходит от срезанного цветка, оставленного надолго в застоявшейся воде, тяжелая сладость, окутывающая ноздри и тянущаяся с каждым вздохом все дальше и дальше в горло.
Однако, соседи жаловались, и мне приходилось выдумывать оправдания насчет застоявшегося мусора или засорившегося туалета. (Кстати, именно сосед в конце концов вызвал полицию). Я оставлял мальчика в кресле и шел на работу, а он терпеливо ожидал моего возвращения. Я брал его в свою кровать и всю ночь баюкал кремовую гладкость его тела. Несколько дней я не чувствовал себя одиноким. Затем наставала очередь для другого.
Я пользовался пилой, чтобы рассечь тело пополам в поясе, отделить руки от торса и расчленить ноги в коленках. Я упаковывал сегменты в плотные непромокаемые мешки, так, что не было заметно ничего подозрительного, и оставлял их для сбора мусорщикам. Потом я пил виски до одурения, блевал в унитаз и рыдал до тех пор, пока не засыпал, оплакивая очередную потерянную любовь. Только значительно позже я смог оценить всю эстетику расчленения...
Это лишь начало романа.
Дальше все гораздо подробнее и... красивее.
А сейчас я пью кофе и думаю о том что работы у меня столько, сколько прото за раз не осознается - и поэтому мне пофиг...